We will not fade
Из-за дальних гор, из-за древних гор,
Да серебрянной плетью река рассекала степи скулу...
Белый дрок в костер, бересклет в костер,
Над обрывом стою... Боги, боги, как берег крут.
Мертвой свастикой в небе орел повис,
Под крылом кричат ледяные ветра,
Я не вижу, но знаю, он смотрит вниз
На холодный цветок моего костра.
Мир припал на брюхо, как волк в кустах,
Мир почувствовал то, что я знаю с весны:
Что приблизилось время огня в небесах,
Что приблизился час восхождения Черной Луны.
Я когда-то был молод - также как ты,
Я ходил путем солнца - так же как ты,
Я был светом и сутью - так же как ты,
Я был частью потока - так же как ты.
Но с тех пор как она подарила мне взор,
Леденящие вихри вошли в мои сны,
И все чаще мне снились обрыв и костер.
И мой танец в сиянии Черной Луны.
Я готов был собакой стеречь её кров
Ради счастья застыть под хозяйской рукой,
Ради права коснуться губами следов,
Мне оставленных узкою лёгкой стопой.
А ночами я плакал и бил себя в грудь,
Чтоб не слышать, как с каждым сердечным толчком
Проникает всё глубже да в самую суть
Беспощадный холодный осиновый кол.
Бог мой, это не ропот, кто вправе роптать,
Слабой горсти ли праха рядиться с тобой...
Я хочу просто страшно, неслышно сказать:
Ты не дал, я не принял дороги иной,
И в этом мире мне нечего больше терять,
Кроме мертвого чувства предельной вины,
Оттого я пришел сюда петь и плясать -
В восходящих потоках сияния Черной Луны.
Я пришёл сюда из-за дальних гор,
Ибо ныне я знаю, что делать с собой.
Шесть сторон кроплю, обхожу костёр,
Подношу к губам горьких трав настой.
Бог мой, свастикой в небе орёл повис,
Под крылом, крича, умирают ветра.
Вот она подходит, чтобы взять меня вниз,
Чтобы влить в меня силы, рассечь себя...
Я раскрыл себе грудь алмазным серпом,
И подставил, бесстыдно смеясь и крича
Обнаженного сердца стучащийся ком
Ледянящим невидимым черным лучам.
Ведь в этом мире мне нечего больше терять,
Кроме мертвого чувства предельной вины,
Мне осталось одно - это петь и плясать,
В затопившем Вселенную пламени Черной Луны...
Да серебрянной плетью река рассекала степи скулу...
Белый дрок в костер, бересклет в костер,
Над обрывом стою... Боги, боги, как берег крут.
Мертвой свастикой в небе орел повис,
Под крылом кричат ледяные ветра,
Я не вижу, но знаю, он смотрит вниз
На холодный цветок моего костра.
Мир припал на брюхо, как волк в кустах,
Мир почувствовал то, что я знаю с весны:
Что приблизилось время огня в небесах,
Что приблизился час восхождения Черной Луны.
Я когда-то был молод - также как ты,
Я ходил путем солнца - так же как ты,
Я был светом и сутью - так же как ты,
Я был частью потока - так же как ты.
Но с тех пор как она подарила мне взор,
Леденящие вихри вошли в мои сны,
И все чаще мне снились обрыв и костер.
И мой танец в сиянии Черной Луны.
Я готов был собакой стеречь её кров
Ради счастья застыть под хозяйской рукой,
Ради права коснуться губами следов,
Мне оставленных узкою лёгкой стопой.
А ночами я плакал и бил себя в грудь,
Чтоб не слышать, как с каждым сердечным толчком
Проникает всё глубже да в самую суть
Беспощадный холодный осиновый кол.
Бог мой, это не ропот, кто вправе роптать,
Слабой горсти ли праха рядиться с тобой...
Я хочу просто страшно, неслышно сказать:
Ты не дал, я не принял дороги иной,
И в этом мире мне нечего больше терять,
Кроме мертвого чувства предельной вины,
Оттого я пришел сюда петь и плясать -
В восходящих потоках сияния Черной Луны.
Я пришёл сюда из-за дальних гор,
Ибо ныне я знаю, что делать с собой.
Шесть сторон кроплю, обхожу костёр,
Подношу к губам горьких трав настой.
Бог мой, свастикой в небе орёл повис,
Под крылом, крича, умирают ветра.
Вот она подходит, чтобы взять меня вниз,
Чтобы влить в меня силы, рассечь себя...
Я раскрыл себе грудь алмазным серпом,
И подставил, бесстыдно смеясь и крича
Обнаженного сердца стучащийся ком
Ледянящим невидимым черным лучам.
Ведь в этом мире мне нечего больше терять,
Кроме мертвого чувства предельной вины,
Мне осталось одно - это петь и плясать,
В затопившем Вселенную пламени Черной Луны...